Сын экс-политзаключенного: «Если люди не будут бояться, если в дома перестанут врываться, если перестанут забирать родителей, тогда можно будет жить и в Беларуси»

Обстоятельства последних лет заставили наших детей повзрослеть рано и быстро. Вместо путешествий многим пришлось эвакуироваться или эмигрировать, вместо изучения иностранных языков — экстренно погружаться в чужую среду в новой стране.

О репрессиях и войне некоторые узнали не из учебников и книг, а оказавшись в буквальном смысле в эпицентре событий.

(Имена всех собеседников изменены в целях безопасности. Интервью проводились с разрешения родителей).

Даша (в 2020 году было 7 лет, в эмиграции 4 года): «Помню, как долго мы ехали, как видела танки»

— В Беларуси я пошла в первый класс, занималась спортом, у меня было много друзей и все было хорошо.

— Но все-таки твоя семья уехала из Беларуси. Почему?

— Потому что если бы мы не уехали, моих родителей посадили бы в тюрьму, а нас с братом могли забрать в интернат. Все просто — моя семья против режима.

— А что ты знаешь про этот режим?

— Лукашенко очень долго, вроде бы 30 лет, президент. А должен был максимально остаться не больше, чем на 10 лет. Людям это надоело, они начали ходить на протесты. А ему это не понравилось, и он стал сажать людей в тюрьму. Это абсолютно не по закону.

— Твой папа тоже пострадал от режима?

— Он пошел на протест, ОМОН стал разгонять людей. Потом папа рассказывал, что хотел спрятаться в магазине, но охранник закрыл дверь и не пустил.

Маме позвонили соседи, которые были с папой, и сказали, что не знают, где он. Мама сразу начала плакать. Я спросила, что случилось, она сказала: папу забрали в тюрьму. Я испугалась.

А мой младший брат, он тогда был еще совсем маленький, думал, что папа как обычно играет с ним в прятки, все время заглядывал за кресло и искал: «Папа, где ты?».

Папа вышел из тюрьмы (из СИЗО, где провел 15 суток — С.) и уехал в Киев. Позже мы с мамой и братом приехали к нему.  

В Киеве мне сначала не нравилось. В школе дети не очень хорошо приняли. Учились на русском языке и три раза в неделю был украинский. Его я понимаю до сих пор.

С первым тренером там не повезло, мы не понимали друг друга. Зато со второй было все нормально, я даже успела выступить на соревнованиях и занять 1 место, но нам пришлось уехать и из Украины.

— Потому что началась война?

— Мы в тот день должны были идти забирать мои документы. Мама утром написала учительнице, что я в школу не приду. А она ответила: «Включите телевизор, сегодня никто в школу не пошел».

Потом мне родители сказали быстро собрать все, что мне нужно, потому что мы уезжаем. Я плохо помню эти сборы, но помню, как долго мы ехали, как видела танки. Они стояли в лесах вдоль дороги. Потом мы долго стояли на границе.

— Твоя мама рассказывала, что вы выбирались из Украины трое суток и у вас с собой было мало еды и воды. Ты это помнишь?

— Нет, зачем плохое запоминать? Мы приехали в Чехию. Чехи мне показались не особенно приветливыми. Было так, если ты из Беларуси или России, значит, помогаешь Путину, если из Украины — то нахлебник.

Но целый год я проучилась в чешской школе и уже даже говорила на их языке. Первое время каждый день возвращалась из школы и плакала. Одноклассники меня буллили, обзывали, называли украинкой.

Но со временем это прекратилось. Училась я там на двойки и единицы. Единица у них — высший бал.

— То есть ты в чужой стране на другом языке среди детей, которые не очень хорошо тебя приняли, училась на самые высокие оценки?

— Я везде хорошо учусь. В 3 классе у нас был предмет, которого не было ни в Беларуси, ни в Украине — этика.

На нем изучали правила поведения в разных ситуациях, например, как пользоваться столовыми приборами. Английский там для меня был сложным, в начальной школе у них уже разговаривают.

В Украине, кстати, тоже уровень английского был выше, чем в Беларуси. Я его там подтянула, но до уровня чехов все равно не дотягивала сначала.

Очень нравилось в школьной столовой. Обеды были недорогие и каждый день на выбор — блюда вегетарианские, с рыбой либо с мясом, и разные соки. Моим любимым там был салат с креветками.

Почти каждую неделю нас водили по разным музеям или на экскурсии. А вот акробатикой я там заниматься так, как в Минске и Киеве, не смогла. Уровень этого вида спорта там ниже.

Когда меня первый раз увидели на просмотрах, сказали: «Вау! У тебя такие крутые шпагаты!», и дали самую сильную девочку в партнерши, с которой мы заняли 1 место на международных соревнованиях.

К сожалению, из-за нашей визы я не могла выезжать зарубеж, поэтому на меня перестали делать ставку, дали напарницу слабее, мы не смогли хорошо сработаться и дважды стали восьмыми.

Прага — очень красивый город. На площади там удивительные часы с двигающимися фигурками, вкусные трдельники готовят прямо при тебе на улице на горячей палочке, посыпают сахаром, и сверху кладут мороженое или сливки с фруктами. 

Но когда родители сказали, что нам не хотят продлевать визы и мы снова переезжаем, я даже обрадовалась, потому что все-таки в школе было тяжело.

— Но после очередного переезда ты пошла в очередную школу, как тебя встретили в Польше?

— Здесь очень хороший класс, у меня много друзей — и среди поляков, и среди украинцев. Ко мне с первого дня все дети относились очень хорошо. Разные девочки даже предлагали стать best friend forever, так здесь называют лучшую подружку.

Подружки польки помогали мне первое время на уроках, переводили, объясняли, что не понимала. Польский — сложный язык, но мне он дается, теперь я говорю вообще отлично.

— Здорово, что ты уже знаешь столько языков! А сама школа чем удивила?

— В польской школе меня удивило, как открыто здесь обсуждают некоторые темы, биологическое различие полов мы начали изучать еще на уроке природы в 4 классе.

Есть факультатив «Жизнь в семье». На нем девочкам рассказывают, допустим, про месячные, про то, какие прокладки и тампоны лучше использовать. Учат безопасности, например, как себя вести с незнакомыми людьми. Показывали мультфильм про зачатие.  

— Интересно было?

— Конечно, это интереснее, чем рассказы про аиста и капусту (смеется).

Как и в Чехии, нас часто водят в музеи, на экскурсии, в кино. Я продолжаю заниматься спортом, у меня 4 тренировки в неделю, езжу на соревнования. Пока успехи так себе, потому что постоянно меняются партнерши.

Уровень здесь тоже ниже, чем в Беларуси и Украине, но выше, чем в Чехии.

— Тебе недавно снова пришлось перейти в новую школу из-за переезда на новую квартиру. Это очень тяжело, когда каждый год в новой школе?

— В этот раз хотя бы не в новой стране. К тому же я уже взрослая, умею общаться с разными детьми.

В Польше мне нравится больше всего. Здесь нет такого, когда надо что-то сделать, а ты думаешь, у меня нет сил или времени, поэтому сделаю плохо. По-моему, здесь каждый старается все делать хорошо.

Здесь очень чисто и красиво — красивые дома, улицы, даже дороги. Мы тут интересно сортируем мусор, и я знаю, что его перерабатывают. В магазинах, даже в маленьких, столько всего! Мне здесь больше покупают разных вкусняшек.

Если бы вы пожили в Польше хотя бы годик, вы бы не захотели в Беларусь. Я бы только хотела съездить к бабушке с дедушкой. Думаю, когда Лукашенко умрет, съезжу.

— За эти годы с тобой было много плохого — папу арестовали, сложные переезды, языковые трудности. А что самое хорошее было с тобой за это время?

— Самое хорошее то, что папа и мама рядом.

Снежана (в 2020 году было 13 лет, в эмиграции больше двух лет): «Маму забрали, когда она однажды пошла в магазин»

— В 2020 году, помню, очень сильно переживала за маму. Было страшно возвращаться домой, потому что могла увидеть, как она плачет из-за того, что забрали кого-то из друзей.  

Мы вместе ходили на протесты. Вспоминаю их масштаб — и аж мурашки по коже. Это была атмосфера такого единения народа, что сила духа прямо ощущалась. Мне кажется, в этом была и какая-то духовность.

Мы ехали в центр Минска вместе с соседями, там встречали еще родственников, друзей. Во время марша в Дрозды попали в облаву. Я не сразу поняла, что происходит, помню, как мой дядя вдруг крепко сжал мою руку, а он с детства меня за руку не брал. Подумала, господи, что происходит.

Смотрю: люди — кто на стройку за забором перелазит, кто-то прямо через крышу соседнего дома пытается перебраться. Было волнительно, и в то же время 13 лет — это же такой подростковый максимализм, когда думаешь, вот это я крутая, что нахожусь сейчас здесь, среди этих людей.

В школе одноклассникам, которым исполнилось 14 лет, вручили какие-то книжки с Лукашенко на всех страницах. Эти книжки весь класс рвал, разрисовывал, особенно портреты. Влетела директриса и кричала: «Это же богохульство!».

Маму забрали, когда она однажды пошла в магазин. Долго не возвращалась, а через пару часов мне стали звонить разные люди, в том числе незнакомые, и выражать сожаление, а я ничего не понимаю.

Оказывается, кто-то из соседей увидел, кому-то передал, так по цепочке быстро распространилась информация. Поразило то, сколько людей спрашивали, чем помочь: мамины коллеги, наши соседи, мамины друзья.

Соседи пришли, быстро собрали флаг, наклейки и другие запрещенные вещи, а также мамин компьютер, и спрятали. Мне сказали, что нужно куда-то уйти из квартиры и отключить телефон.

Все, что происходило в тот день, было как в кино, прямо ощущала себя главной героиней. Я уехала к родственникам, через несколько часов мама дозвонилась к ним из РОВД, куда ее увезли.

У нее был очень позитивный голос, и я перестала сильно переживать. Но это было в 2020 году, когда адвокаты еще могли помочь.

В итоге маму отпустили через день со штрафом. Спустя несколько месяцев, когда стали задерживать много маминых знакомых, мы решили на время уехать в Грузию. Просто собрались за два дня, отдали кота соседям и поехали.

В Грузии мне понравилось, потому что мне не говорили, что я там останусь. Я понимала, что вернусь. Эти несколько летних месяцев были больше похожи на путешествие. Мама узнала, что ее никто не искал, и мы действительно вернулись.

А вот второй раз уезжали совершенно по-другому. Помню, вечером смотрели фильм и тут маме позвонили. По тому, как она изменилась в лице, я поняла, что что-то случилось.

И вот она заканчивает разговор, поворачивается ко мне и говорит: «Надо срочно уезжать». А я только поступила в колледж, мне нравился мой класс, моя новая жизнь, у меня появился молодой человек. Было очень обидно. Тот вечер и ночь, когда мы не понимали, куда уезжать, как, что с собой брать, были просто ужасными.

Даже сейчас, когда я уже очень рада тому, что мы переехали, я ни за что бы не согласилась пережить это снова. Тем не менее мы оказались в Польше.

Больше, чем полгода, наверное, я рыдала, страдала, все время звонила друзьям в Беларусь. Было очень плохо, не хотелось ни учиться, ни общаться, ни ассимилироваться. Были только мысли о доме, тоска и сильное желание вернуться, бросив все.

В лицее не понимала ни одного слова ни на одном уроке, кроме английского. Каждый день ждала, когда все закончится.

А потом я перестала постоянно звонить в Беларусь, поняла, что больше не могу жить мечтами о возвращении, и решила попробовать жить здесь и сейчас. Это было тяжелое решение, но мне было уже 16 лет.  

Сейчас, спустя два года, я люблю свой лицей, люблю общаться с одноклассниками — поляками, беларусами и украинцами.

Кстати, прошел почти год прежде, чем в классе меня стали считать своей. Долгое время в лучшем случае не замечали, в худшем буллили, троллили, сплетничали, придирались к внешнему виду, обзывали наркоманкой и всякими другими словами.  

Потом, во-первых, я выучила язык, во-вторых, мои результаты в учебе стали лучше, чем у многих.

Сейчас я могу все оценить и объективно сравнить. Например, здесь действительно очень хорошо в школах учат иностранные языки, причем не один, а сразу два. Среднюю школу они заканчивают со знанием иностранного на уровне B2.

Здесь совсем другие отношения между учителями и учениками. Вместо уроков учитель запросто может предложить: «Сегодня хорошая погода, идем гулять в парк (на пляж, в кино, в театр, на каток)».

На уроках можно пить kawusię (так поляки называют кофе), можно даже перекусить. А если отпрашиваешься в туалет, учитель может оскорбиться: «Вы же не подневольные, как вы можете о таком спрашивать?».

Один преподаватель, которого мы очень любим, сказал, что уходит из лицея, и мы договорились классом купить ему памятный подарок — брошь с гравировкой.

Вообще учителя здесь гораздо спокойнее, только один раз слышала, как преподавательница кричала, правда, потом она долго извинялась за то, что сорвалась.

Как-то учительница, не предупредив заранее, объявила, что будет сочинение. И мои одноклассники заявили, раз пани не предупредила, писать не будем. Сочинение перенесли.  

Польские дети слишком хорошо знают свои права и порой даже манипулируют этим. Они возмущены тем, что Трамп ввел два гендера, вообще много обсуждают политику, в том числе на уроках.

Так я узнала, что большая половина класса у нас сочувствует «бедным палестинцам». После «зиги» Маска мальчики стали глупо в шутку ему подражать.

Они не любят скрывать свои особенности: все знают, у кого дислексия, у кого СДВГ, кто геи, а кто лесбиянки.

Поскольку я часто вяжу на уроках, одноклассницы обращаются ко мне за советами по вязанию и заказывают игрушки.

— В смысле «вяжу на уроках», что это за уроки?

— Обычные уроки — истории, польского языка, например. На математике не вяжу, там учительница не приветствует. Зато другие видят, что мне вязание помогает сосредоточиться, и относятся нормально.  

Пани по истории может подойти после урока и сказать: «Видела, что ты вязала, покажи, что получилось». Одна учительница тоже вяжет, всегда интересуется, что нового у меня.  

— Следишь за событиями в Беларуси?

— Я смотрю на все эти провластные мероприятия, которые проходят и в моем колледже, и радуюсь, что уехала.

Здесь понимаю, что у меня даже уровень мышления стал другой. Когда общаешься с людьми других национальностей и менталитетов, развиваешься быстрее.

Подростки в Беларуси и Польше разные, в беларуских школах они будто отбывают какую-то повинность, еще курят всюду, даже в кабинетах. И это считается круто.

Поляки тоже курят, но в лицее не видела ни разу. При всей их свободе они себе такого не позволяют.

Оказалось здорово путешествовать. На каникулах с другом решили поехать на неделю погулять по Вене и Праге. За все переезды отдали 600 злотых на двоих (145 евро).

— То есть у тебя нет планов вернуться в Беларусь?

— У меня есть планы закончить лицей и получить высшее образование в Европе. Я скучаю по родным, но понимаю, что мое будущее точно здесь.  

Даниил (в 2020 году было 12 лет, в эмиграции меньше года): «Было тяжело видеть папу в клетке и понимать, что вот он стоит, но с нами домой не вернется»

— В то лето я понимал, что происходит. Никогда на улице не видел столько людей, которые выражали несогласие. Дома родители постоянно об этом говорили.

Видел митинги, цепи солидарности, граффити, плакаты и все остальное. Все это было впервые.

Я знал, куда уходит отец, поддерживал его, но, конечно, переживал, потому что знал и то, что людей задерживают. Бывало даже просил его: «Может, не пойдешь сегодня?».

— Твоего отца задержали в день референдума в 2022 году.

— Папа пошел на участок и не вернулся. Через пару часов позвонили в домофон. Мы с мамой обрадовались, думали, наконец, он вернулся. А там соседка прямо через домофон стала рассказывать, что видела, как нашего папу скрутили и запихнули в машину.

Сказать, что у меня случился шок — не сказать ничего: у меня просто мир обрушился. Я знал, что людей задерживают и садят в тюрьмы, мы даже дома как-то в 2020 году в разгар всех событий обсуждали нечто возможное и вроде как были готовы.

Но прошло уже много времени с тех пор, и мы оказались совсем не готовы к тому, что произошло. Мой папа для меня — образец во всем, и я точно знал, ничего плохого он сделать не мог.

У мамы тоже началась паника, до вечера пытался ее успокоить. А вечером к нам пришли три мента и заявили: «Ваш муж был задержан, нам нужно провести в квартире обыск».

Позвали соседку понятой, искали что-то более-менее аккуратно, но вообще это неприятные ощущения, когда понимаешь, что ничего противозаконного не сделал, а у тебя в квартире чужие люди и ты вынужденно чувствуешь себя каким-то преступником.

Было страшно, потому что не знал, что будет с папой, и очень волновался за маму. На суд пошел только чтобы его увидеть, и сразу ушел. Было тяжело видеть папу в клетке и понимать, что вот он стоит, но с нами домой не вернется.  

Статья была с наказанием до 7 лет. Те первые месяцы в СИЗО до вынесения приговора были самыми тяжелыми, неизвестность убивала.

Когда узнали приговор, ему дали гораздо меньше, мы будто бы немного успокоились. Писали друг другу письма, это было очень непривычно.

— Твою маму тоже забирали. Ты помнишь этот день?

— Буквально по минутам. Я просыпался первым, потому что уходил раньше мамы. Пошел в душ и там услышал звонок в дверь и как зашли какие-то люди.

Их было четверо, помню, что двое из КГБ. Вели себя отвратительно, разговаривали очень неуважительно, нагло и грубо.

Один увидел книгу по йоге, почему-то решил, что это запрещенная литература. Меня все настойчиво отправляли в школу, а я не хотел бросать маму.

В тот раз было страшнее, чем в первый, потому что я очень сильно за нее боялся. В школу меня все-таки выгнали. С трудом высидел три урока, все время набирал маме, но она не брала трубку. Отпросился у классной и поехал домой.

Дома никого не было, мама по-прежнему на звонки не отвечала. Мне звонили наши знакомые, мамины коллеги, я всем говорил, что маму забрали какие-то неизвестные люди.

Это был ужасный день. К счастью, вечером мама вернулась, ее возили на допрос. Состояние у нее было тяжелое. На следующий день не пошел в школу, остался с ней, мне так было спокойнее.

Они забрали много нашей техники и мамин телефон, я нашел какой-то старый, настроил его, чтобы ей было удобно. Вскоре маму уволили с работы, но это было уже не столько страшно, сколько ожидаемо.

После освобождения папы первое время к нам приходили почти каждую ночь, именно ночью. Потом они стали приходить реже, через 2-3 дня. Родителей это очень раздражало, и нам пришлось искать выход.

Выбор был такой: уехать папе, а нам с мамой остаться еще на год, чтобы я доучился, или сразу ехать всем. Папа категорически не хотел нас оставлять, и мы уехали вместе.

— Ты понимал, что уезжаешь на неопределенное время?

— Мне не хотелось уезжать, я был настроен доучиться вместе с друзьями. Сами сборы не помню, почему-то запомнил, как выезжали из города на маршрутке. Было очень тяжело.

Мы уехали в Польшу, и я пошел в лицей. Уже проучился две четверти, друзей у меня пока немного, но они есть. Месяца два на уроках вообще ничего не понимал, потом новый польский друг стал помогать мне и с польским, и с английским. Теперь я и сам все понимаю.   

Квартира у нас здесь не такая большая, но хорошая. Папа устроился на работу, а по выходным мы с ним вместе подрабатываем курьерами.  

В Польше особенно меня поразили местные чиновники. Нам пришлось заниматься оформлением разных документов и ходить по всяким инстанциям. И вот чиновники здесь все очень приветливые, хорошо к нам относятся.

— Как твои беларуские друзья и хочешь ли ты вернуться?

— Главный вопрос у всех ребят — как свалить от армии. В этом плане они мне завидуют. Очень хочу с ними встретиться, но учиться хочу уже здесь.

Если власть в Беларуси сменится, я вернусь и буду счастлив. Если люди не будут бояться, если в дома перестанут врываться, если перестанут забирать родителей, тогда можно будет жить и в Беларуси.